Встреча с Джеком Вэнсом

(из сообщения на сетевом форуме, размещенного в июне 2003 г.)
 

Мне нужно собраться с мыслями — я многое видел, многое было сказано! По пути домой из Калифорнии, посреди пустыни в Неваде, отказал кондиционер в моей машине. Я чувствую себя «свежеиспеченным», словно провел три дня на жарком пляже.
 
Вчера у нас с Джеком Вэнсом, в его доме, состоялся пятичасовой разговор. Постараюсь изложить мои впечатления и мнения, высказанные Вэнсом, в небольших разделах, посвященных отдельным вопросам. Думаю, что так будет лучше, чем публиковать один длинный и подробный отчет. Я буду готов ответить на любые вопросы в меру своих способностей.
 
В том, что касается религии, могу подтвердить, что Джек Вэнс относится к ней с явным неодобрением. «У каждого из нас одна жизнь, и это всё!» — заявил он, решительно хлопнув ладонью по столу; при этом он умудрился сломать ножку своей рюмки. Джек считает, что религия проистекает из первобытного невежества и страха; он спросил меня, согласен ли я тем наблюдением, что христианство породило и распространяло антисемитизм.
Конечно, я согласен. Ненависть мусульман к евреям — относительно новое явление; ислам проявлял терпимость к евреям во времена своего культурного расцвета. Европейская христианская церковь, с другой стороны, преследовала евреев с самого начала и всегда внушала детям убеждение в том, что «евреи распяли Христа». Трудно забыть тот факт, что тебя избили шесть добропорядочных христиан только за то, что ты еврей-полукровка.

Кто пьет виски из рюмок?
 
Я привез с собой бутылку пятнадцатилетнего виски «Лафройг». Джека это порадовало — он любит пропустить стаканчик виски. Кто-то из семьи Джека расставил на столе рюмки — толстостенные стаканчики из резного стекла, на дюймовых ножках. Я редко пью виски, но, насколько мне известно, виски обычно пьют из стаканчиков с плоским донышком. Джек, по-видимому, тоже так считал и не заметил, что у его стаканчика была ножка.
 
Ударив по столу ладонью, когда он громил религию, Джек поднял рюмку, сделал широкий жест и ударил основанием рюмки по стоявшему рядом старому пианино, сломав ножку рюмки и разлив виски. Норма, по-видимому, боялась, что он порежется, и отругала его за это; Джек был несколько раздражен тем, что такой мелочи уделялось слишком много внимания. Я вложил ему в руку другую рюмку, и Джек забыл об этом инциденте.
 
По сути дела, я остался в дураках, потому что привез также бутылку сладкого крымского муската «Массандра» 1940 года. Джек Вэнс не любит сладкое вино и без обиняков заявил мне об этом. Увы, драгоценная бутылка из сталинских погребов осталась на столе, почти полная и всеми забытая! Но упоминание сталинских погребов побудило Джека произнести целую речь, посвященную России.
 
Джек Вэнс сказал, что его всегда ужасала мрачная склонность российских правительств к пыткам и убийствам. Джек читал отчет Чехова о подневольном труде каторжников на Сахалине; читал он и «Архипелаг Гулаг» Солженицына. Джек необычно волновался, говоря о садистских склонностях Петра Первого, и несколько раз повторил, что не может себе представить, как отец может быть способен заманить сына в западню, а потом пытать его несколько часов. По какой-то причине Джек был исключительно сосредоточен на теме «отца, пытающего своего сына». У меня возникло четкое ощущение, что он хотел, чтобы я попытался оправдать поведение Петра Первого (в конце концов, сын Петра Алексей, будучи жадным, слабым и истеричным человеком, заключил тайный сговор не только с православной церковью, но и с Ватиканом, намереваясь свергнуть отца-безбожника и убить его).
 
Джек спросил меня, происходили ли Иван Грозный и Петр Великий от одних и тех же предков. Странный вопрос! Надо полагать, Джек проверял мою эрудицию — так же, как перед этим проверял мой российский патриотизм. В отличие от большинства русских, я не испытываю особых патриотических чувств, но мне, конечно же, известны основные факты российской истории. Я прочел краткую лекцию о Рюриковичах и Романовых, отметив, что Иван был последним из потомков викинга Владимира Мономаха, после чего упомянул о междуцарствии Бориса Годунова и о том, что бояре выбрали на царство Михаила Романова потому, что он был известен тупостью, а боярам нужен был царь, которым они могли бы легко манипулировать. Я забыл Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского, но не думаю, что Джек на самом деле интересовался историей российского престолонаследия — его главным образом интересовало мое отношение к России. Помимо прочего, я напомнил Джеку, что сыновей убили не только Иван и Петр; Алексей Романов тоже убил своего старшего сына, «благословив» его тяжелым золотым окладом иконы за то, что сын женился без его разрешения.
 
Джек спросил меня о текущем состоянии дел в России. Его интересовало, почему я не хочу туда возвращаться. Я объяснил, что теперь у русских появилась возможность говорить и публиковать почти все, что угодно, и даже (в некоторой степени) формировать небольшие коммерческие предприятия, но что они предпочитают играть в старые игры — преследовать конкурентов, прибегая к выборочному правосудию, расхищать страну и плести убийственные интриги. Когда старую лошадь, ходившую всю жизнь по кругу в руднике, выпускают наконец попастись на воле перед смертью, она продолжает ходить кругами. Жизнь, не угрожающая уголовными опасностями, кажется русским блеклой и пресной, а перспектива зарабатывать себе на жизнь честным трудом, как правило, наводит на них скуку. Зачем работать, если можно красть? Мы согласились в том, что русские забудут советские привычки и научатся сами контролировать свою жизнь, не полагаясь на полицейский режим, только по прошествии нескольких поколений.
 
Во время разговора о России я прочел вслух письмо российского почитателя таланта Джека Вэнса (сибирского автора научно-фантастических новелл, пропагандирующего книги Вэнса в Интернете и помогающего мне готовить к публикации русские переводы книг Вэнса). Подтвердились также мои худшие подозрения: никто не заплатил Вэнсам ни гроша за многочисленные третьесортные русские переводы книг Вэнса, напечатанные в России. Джек отмахнулся, заметив, что ему плевать на оплату, но Норма и Джон обеспокоились и просили меня снова обещать, что я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы предотвратить дальнейшее пиратское издание книг Джека в России. Я пообещал, конечно, но это не в моих силах — что может сделать с русскими книготорговцами одинокий переводчик, живущий за границей?

Джек Вэнс встает в позу
 

Джек Вэнс действительно встал в позу, когда разговор коснулся причитающихся ему выплат, его известности (невозможно отрицать, что он знаменит, и он это знает), его репутации в сравнении с репутациями писателей-современников, и многих других вещей. В его положении это вполне понятно. При этом он твердо заявил, два или три раза: «Я могу умереть завтра».
 
Никогда не встречал человека, с которым я был бы согласен по большему числу вопросов. Наше единственное (существенное) расхождение касалось музыкальных вкусов. Мы даже наорали друг на друга по этому поводу — хотя, как мне кажется, мне удалось обосновать свою точку зрения. Об этом я расскажу отдельно.
 
Джек Вэнс физически крепок для своего возраста, но приобрел внешность старого мудреца или святого (отчасти потому, что у него есть привычка обращать лицо вверх, глядя невидящими глазами куда-то вдаль, сквозь потолок, когда он размышляет и задает вопросы). Джек Вэнс, смотрящий прямо на тебя, слегка опустив голову, производит угрожающее, даже устрашающее впечатление — ни о какой снисходительности или святости тут не может быть и речи! Когда я вел его через ресторанный зал (у них там устроены две нелепые ступеньки, ведущие к возвышению центрального бара, после чего приходится спускаться по двум другим ступенькам — архитектурная «инновация», надо полагать), я сказал Джеку, что окружающие улыбались, глядя на него. Джек спросил, довольно-таки вызывающим тоном: «Почему бы они улыбались?» «Наверное, потому, что у Вас очень добрый вид», — ответил я. «Вот так штука! — воскликнул Джек. — А мне только и говорят, что я всех обижаю!»

Подобно своему персонажу, Трисонгу, Джек Вэнс говорит несколькими голосами
 
Когда Джек Вэнс с чем-то не согласен, у него звучный, резонирующий голос. Этот голос нельзя назвать ни высоким, ни низким. Я определил бы его как высокий баритон или низкий тенор.
 
Когда Джек Вэнс обсуждает вещи, время от времени вызывающие у него интерес — космологию, физику, происхождение языков и культур, эволюцию человека, поэзию, переводы, писательский труд, джаз, музыкальные инструменты, необычные ситуации и достопримечательные образцы человеческого характера — его голос становится значительно тише, но остается выразительным.
 
У него особый, резкий голос, когда он задает дразнящие, испытывающие вопросы «с двойным дном» или предлагает утверждения, намеренно вводящие в заблуждение (Джек нередко ведет разговор «на двух уровнях» — один уровень очевиден для интеллектуально апатичных слушателей, но под ним скрывается контрапункт, предназначенный для «посвященных».)
 
Самый любопытный голос появляется у Джека Вэнса, когда он рассуждает о трудных вопросах, когда он не уверен в справедливости своего мнения, но догадывается или выдвигает гипотезу — он хватается за лоб одной рукой, пряча лицо, и начинает покачиваться из стороны в сторону, как животное, сидящее в тесной клетке; в эти моменты его голос становится жалобным, как у недоумевающего ребенка, разговаривающего с собой. По сути дела, он так-таки разговаривает сам с собой — обрывочными фразами, намеками, ссылками, вызывающими неожиданные ассоциации.
 
Его последний, самый внушительный голос — молчание. Три или четыре раза во время нашего разговора, будучи поставлен в тупик аргументом, который он не предвидел, Джек внезапно становился серьезным, молчаливым, почти испуганным — как игрок в шахматы, столкнувшийся с неожиданным ходом противника и еще не знающий, приведет ли этот ход к сокрушительному поражению, или его следует рассматривать как смехотворную ошибку. Джек не любит, когда кто-то другой высказывает идею, приводит сравнение или выдвигает возражение, застающие его врасплох. Это меня поразило больше всего: впервые в жизни я встретил человека, который на самом деле ничего не говорит, когда ему нечего сказать!
 
Должен заметить, что рядом с Джеком Вэнсом у меня часто появлялось странное предчувствие. Не только я знал заранее, что он скажет, но нередко замечал, что он знал заранее то, что собирался сказать я — не с полуслова и не на основе интонации первого звука, а до того, как произносились какие-либо слова (выражение лица Вэнс видеть не мог — он слеп). Ни я, ни Вэнс не верим в телепатию, но, если бы у меня были мистические наклонности, я мог бы назвать такое «взаимопонимание без слов» экстрасенсорным восприятием.
 
Джек Вэнс о традиционном и современном христианстве
 
Помню интересный обмен вопросами и ответами, состоявшийся в самом начале моего первого разговора со старым писателем. Этот эпизод отражает понимание Джеком Вэнсом (и мое понимание) разницы между традиционным и современным христианством.
 
Вопрос: «Что Вы думаете о христианстве в целом?»
 
Джек Вэнс: «Что ж, двести или триста лет тому назад в Европе практически каждый был христианином. Невозможно их в этом упрекнуть».
 
Вопрос: «Но можно ли понять человека, объявляющего себя христианином в наши дни?»
 
Джек Вэнс: «Его можно понять, если он вырос в рамках традиционной религии, регулярно ходил в церковь с родителями... Такие вещи становятся привычкой, о которой люди не думают».
 
Вопрос: «Как насчет взрослого, образованного человека, заявляющего о своем обращении в христианство в наше время?»
 
Джек Вэнс: «Нет, это нехорошо. У каждого из нас одна жизнь, и это всё!»
 
Позже Джек Вэнс сделал несколько саркастических замечаний о происхождении религии и подтвердил, что он — атеист. Джек Вэнс возражает против любых, самых осторожных попыток как-либо связать науку с религией, и отозвался о физике Пемроузе как о любителе «наводить тень на плетень» (Пемроуз смешивает сложные передовые физические теории с некоторыми мистическими гипотезами). По той же причине Джек Вэнс не признаёт теорию Большого Взрыва, которая, по его мнению, «носит слишком антропоморфический характер» — гипотеза, не соответствующая фактическим результатам наблюдений. Когда я назвал теорию Большого Взрыва «порождением креационизма», Джек Вэнс рассмеялся и согласился. Джек был разгневан коллективными нападениями сторонников теории Большого Взрыва на Фреда Хойла. Он сказал: «Они колотили, и колотили, и колотили беднягу Фреда по башке, пока он наконец не заорал: «Ладно, ладно, сдаюсь!» Но Фред был прав!» Я заметил, что Джек Вэнс волнуется, когда разговор касается космологии.
 
Когда мы обсуждали массовые убийства и жестокости, совершавшиеся антисемитами, Джек Вэнс громко высказал — и не менее двух раз — следующее мнение: «Христианство — в корне любого антисемитизма!»

Джек Вэнс и музыка
 
Теперь я хотел бы сказать несколько слов о подходе Джека Вэнса к музыке. Так как я не согласен с Джеком по нескольким существенным вопросам, относящимся к музыке, это весьма неприятная задача.
 
С самого начала нашего первого разговора Джек Вэнс дал ясно понять, что ему уже известны мои музыкальные предпочтения, и что он их не поддерживает. В частности, он сказал, что симфонии Бетховена — не более чем «интеллектуальное развлечение для напудренных аристократов с моноклями и в шикарных нарядах». Джек заметил, однако, что ему нравится камерная музыка Бетховена, в особенности струнные квартеты. Я мог только заключить, что Джек Вэнс никогда не уделял достаточного внимания выбору исполнителей бетховенской оркестровой музыки. Современные записи симфоний Бетховена, и даже некоторые архивные записи (например, под управлением Караяна), могут разочаровывать, навевать скуку и создавать совершенно извращенное представление об этих прекрасных, глубоких и вдохновляющих сочинениях.
 
Позже, в тот же день, Джек Вэнс предложил мне прослушать пару магнитофонных записей джазовых пьес, исполнявшихся группой под наименованием «Черные орлы» («Black Eagles»). Понимая, что его музыкальные вкусы необычны, он настроился агрессивно: «Это займет некоторое время, и может вам не понравиться. Так вы хотите слушать? Да или нет?» Поразмышляв, я ответил «Да». И началось — бесконечно повторяющиеся, дребезжащие вариации бодрой, но примитивной гармонической последовательности, напомнившие мне о сорвавшейся с оси карусели, перекатывающейся по увеселительному парку, круша деревья и киоски продавцов газированной воды. Я не постеснялся поделиться с Вэнсом моими впечатлениями. Более того, я назвал эту музыку «примитивной».
 
Как он разозлился! «Это никак нельзя назвать примитивным! — гремел Джек. — Это тонкие, сложные вариации, их трудно импровизировать; да, они основаны на предсказуемо повторяющейся последовательности, но изменяются со временем, как орнамент постепенно изменяется в пространстве». Меня несколько смутила эмоциональная реакция Вэнса, но я не уступал: может быть, эту музыку не следовало называть «примитивной», но, без всякого сомнения, в сравнении с лучшими образцами классической музыки она представляется чрезмерно упрощенной — так же, как даже самый красивый восточный орнамент выглядит упрощенным по сравнению с пейзажем Клода Лоррена. Джек Вэнс резко возражал, говоря, что я просто не понимаю джаз. Я поспешил подтвердить, что практически ничего не знаю о джазе, который мне чужд, как завывающие индийские пощипывания струн ситара.
 
Но здесь я воззвал к громадному интеллекту Джека Вэнса. Я сказал: «Миллионы индусов могут сидеть часами, наслаждаясь тончайшими вариациями их любимой музыки, исполняемой на ситаре — вариациями, для наших необученных ушей звучащими, как монотонное завывание шакалов. Можете ли Вы представить себе, что ранний джаз воздействует сходным образом на мой нетренированный слух?» Да, Джек мог себе такое представить. «Что ж! — сказал я. — Согласитесь ли вы с тем, что ранний джаз, музыка для ситара и классическая музыка — три совершенно различных языка?» «Да, это так», — кивнул Джек Вэнс. «А почему тогда Вы не пишете свои книги на языке хмонг?» — поинтересовался я. Джек Вэнс удивился лишь на какую-то долю секунды, после чего рассмеялся. Я начал было объяснять, что в распоряжении классической музыки имеется гораздо более обширный и разнообразный лексикон, понятный и знакомый гораздо более обширной аудитории. Джек Вэнс прервал меня, сказав, что я объяснил свою точку зрения, и что он ее полностью понимает. После этого он замолчал на минуту — мне показалось, что он огорчен.
 
С тем, чтобы дополнительно обосновать мою аргументацию, я предположил, что Джек Вэнс, возможно, сделал свои заключения, относящиеся к классической музыке, на основе неудачных исполнений, так как в наши дни только тщательный поиск позволяет найти исполнение классического произведения, записанное музыкантами, которых беспокоило бы не только попадание по нужным нотам в нужное время, но что-то большее. Я предложил Джеку сравнить, послушав несколько минут, начала двух разных исполнений «Страстей по Матфею» Баха, записанных в 1980‑х и в 1940‑х годах. Первая, более современная запись, сделана самыми профессиональными немецкими певцами и музыкантами с использованием лучшего доступного электронного оборудования, тогда как вторая, архивная запись сделана в мрачные годы Второй мировой войны немецкими музыкантами, знавшими «Страсти по Матфею» наизусть и придававшими этой оратории большое значение; ими дирижировал Вильгельм Фуртвенглер, а записывалось это исполнение с помощью одного электрического микрофона.
 
Джек Вэнс послушал несколько минут каждую из записей. Его заметно впечатлила вторая, архивная запись, и он сказал, что между двумя исполнениями имеется поразительная разница, что исполнение Баха Фуртвенглером ему понравилось, и что я снова сумел объяснить свою точку зрения. Джек сказал, что даже звук в старой записи лучше, и что это удивительно, учитывая несовершенство довоенной записывающей аппаратуры.
 
На этом наш спор о музыке закончился. Джек Вэнс не касался этой темы в ходе наших дальнейших бесед ни в тот же день, ни на следующий день. Конечно же, я не сумел убедить 87‑летнего писателя в необходимости изменить его музыкальные предпочтения. Но я надеюсь, что наш разговор послужил ему пищей для размышлений. По меньшей мере, он больше на меня не злился.
 
В качестве заключительного замечания хотел бы напомнить тем, кто находит культурное подспорье в особой привязанности Джека Вэнса к раннему джазу, что Джек относит любые и всяческие стили и формы послевоенного джаза, вкупе с любой рок-, поп-, рэп- и хип- музыкой, к той категории современной музыки, которую он считает «ужасным гвалтом». Кроме того, он ценит классическую музыку и согласен с тем наблюдением, что она говорит самым сложным и разнообразным символическим языком. Таким образом, музыкальные вкусы Джека Вэнса не могут служить утешением культурным банкротам.

 RUS    ENG